Увы. Изнутри дверь оказалась совершенно гладкой. Ни ручки, ни замочной скважины, никакого ничтожного выступа. Даже шляпки гвоздика не обнаружилось.
В отчаянии она шарила руками по двери, потом по стенам и косяку. Ничего. Открыть дверь изнутри было невозможно.
Тогда она толкнула дверную створку плечом, а когда это не помогло, попыталась зацепиться ногтями за край двери. Тщетно. Дверь очень плотно прилегала к дверной раме. От страха дыхание участилось еще больше и с хрипом вырывалось из легких. А вокруг стояла такая темень… Хоть глаз выколи.
Она в панике забарабанила по неподдающейся двери.
— Помогите! Откройте дверь! Я задыхаюсь!
Ни звука снаружи.
— Помогите мне! Прошу вас…
Прорывавшаяся в голосе мольба вызвала у нее отвращение, и она зарыдала от унижения и отчаяния, продолжая время от времени проводить ладонью по поверхности упрямой двери, словно гладя ее, и изредка, уже без всякой надежды, повторять:
— Выпустите меня отсюда. Ну пожалуйста…
Когда дверь наконец распахнулась, это оказалось для нее такой неожиданностью, что девочка буквально вывалилась из дверного проема — прямо в объятия полицейского. Впрочем, объятия — это сильно сказано: полицейский, слегка поддержав ее, отступил на шаг и посветил в лицо Элли фонарем, луч которого выхватил из темноты ее бледное, залитое слезами и потом лицо и растрепанные волосы.
Полицейский посмотрел поверх ее головы на другого копа и ухмыльнулся. Элли огляделась и увидела Марка. Бейсболки на нем не было, голова уныло клонилась к груди, а за руки его крепко держал второй полицейский, ответивший на ухмылку своего коллеги широкой довольной улыбкой.
Несмотря на шум в полицейском участке, Элли распознала голос отца с такой же легкостью, как если бы тот находился рядом с ней. Пригладив ладонью растрепанные волосы, она устремила взгляд в приоткрытую дверь.
«У меня нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность. Еще раз прошу простить за доставленное беспокойство», — услышала Элли. Она прекрасно знала этот просительный извиняющийся тон, связанный с ее поведением и необходимостью объясняться по этому поводу. Потом услышала голос другого мужчины, но слов не разобрала, после чего до ее слуха снова донесся голос отца.
— Мы предпримем все необходимые в таких случаях меры. И в этом смысле ваш совет мне очень понравился. Мы все обсудим, и я завтра же приму решение.
«Решение? Какое, интересно знать?»
Наконец дверь распахнулась, и серые глаза Элли встретились с голубыми усталыми глазами отца. У девушки на мгновение сжалось сердце. С помятым небритым лицом он выглядел старше своих лет. Кроме того, показался ей чрезвычайно утомленным, даже, пожалуй, вымотанным.
Подойдя к конторке дежурного, отец передал какие-то документы женщине в полицейской форме, которая, едва на них посмотрев, положила их поверх стопки лежавших у нее на столе бумаг. Потом выдвинула ящик стола, извлекла из него конверт с принадлежавшими Элли вещами и подтолкнула по столу к посетителю. Затем, не взглянув ни на отца, ни на дочь, механическим, какими-то неживым голосом произнесла:
— Вы, мисс, освобождаетесь под поручительство вашего родителя. Можете идти.
Элли неловко поднялась с деревянной скамьи и направилась вслед за отцом по ярко освещенному коридору к выходу.
Когда они оказались на улице, Элли первым делом глубоко вздохнула, набрав полную грудь прохладного ночного воздуха. Впрочем, облегчение, которое она испытала, покинув полицейский участок, мигом улетучилось, когда она вгляделась в мрачное лицо отца. Так и не сказав друг другу ни слова, они направились к машине, стоявшей на противоположной стороне улицы.
Подойдя к их черному «форду», отец открыл замок электронным ключом, на что машина отозвалась своего рода приветствием — приятным, похожим на тихое чириканье звуком. Когда отец устроился на переднем сиденье и завел мотор, Элли порывисто повернулась и вперила в родителя исполненный раскаяния и невысказанных объяснений взор.
— Пап… — начала было она.
Отец, глядя прямо перед собой и выпятив челюсть, бросил:
— Только не надо этого, Элисон…
— Чего «этого»?
— Разговоров, вот чего. Сиди тихо и не мешай мне вести машину.
После подобной отповеди поездка само собой проходила в полном молчании. Даже когда они подъехали к дому, отец вылез из машины, не сказав дочери ни единого слова. Выбравшись, в свою очередь, из салона, Элли почувствовала, что овладевшее ей еще в полицейском участке беспокойство продолжает расти.
При всем том отец не казался ей злым. Скорее, бесстрастным и опустошенным.
Элли поднялась по ступенькам, вошла в дом и поплелась по коридору, миновав пустующую комнату брата. Оказавшись в тепле и безопасности своей спальни, она первым делом подошла к зеркалу и некоторое время разглядывала собственное отражение. Ее красно-рыжие, крашенные дешевой имитацией хны волосы торчали во все стороны, тушь для ресниц размазалась и черные потеки красовались даже на висках; впрочем, остальной мэйкап тоже пострадал. Короче, выглядела она неопрятно и неухоженно, да и пахло от нее неважно — потом и страхом.
— Что ж, — сказала она, обращаясь к своему отражению. — Если разобраться, все кончилось не так уж плохо.
Когда она на следующий день проснулась, время приближалось к двенадцати. Выбравшись из-под мятого пухового одеяла, натянула джинсы и белый топ с жилеткой. Потом подошла к двери и осторожно приоткрыла ее.
В доме стояла мертвая тишина.